В редакцию 36on.ru обратился житель Воронежа, недавно прошедший курс лечения в областном психоневрологическом диспансере в микрорайоне Тенистый («Теньке») и желающий поделиться впечатлениями. Заболевание нашего респондента не связано с нарушением интеллекта, поэтому впечатления достаточно связные и подробные, чтобы быть опубликованными. Но следует помнить, что нижесказанное – лишь наблюдения частного лица, ни на какие обобщения не претендующие.
Несколько лет назад по интернетам бродила якобы реальная новость из какой-то африканской страны. Она настолько прекрасна, что никому не пришло в голову проверять ее подлинность. В этой африканской стране (не помню, в какой именно, пусть будет Гванерония) построили новую психбольницу и переводили туда пациентов из старых. Группу больных, человек двадцать перевозят в новую больницу на автобусе. Ехать далеко, водитель устал и вышел выпить кофе в придорожном кафе, забыв закрыть дверь автобуса. Вернувшись, он обнаружил, что все пациенты сбежали.
И тогда он совершил гениальное: в ближайшем населенном пункте он подъехал к остановке общественного транспорта, запустил пассажиров, после чего закрыл двери и отвез из к своему пункту назначения – к новой лечебнице. А там они могли сколько угодно объяснять, что здоровые, что сели на пассажирский автобус, что ехали кто на работу, а кто в магазин – ага, станут санитары слушать байки душевнобольных. Через несколько дней, после осмотра специалистами, узников отпустили. А потерявшихся так и не нашли. «Вероятно, они успешно влились в гванеронское общество, - иронизировал написавший об этом журналист.
Я вспомнил эту историю, немного осмотревшись в первом («дифференциально-диагностическом») отделении «Тенька». Если взять любой пассажирский автобус Воронежа и поместить его пассажиров (мужскую часть) в палаты психдиспансера в Тенистом – они не будут особенно выделять ни поведением, ни внешним видом, ни социальным положением. Или наоборот – больные не будут особенно выделяться на фоне пассажиров автобуса. Там будет пара законченных алкоголиков, несколько юношей из низов, которых обычно называют «гопниками», несколько простых работяг и несколько дедушек, уже неспособных заботится о себе и о которых некому позаботиться. Но там нередко встретишь и довольно экзотических персонажей.
В тот период, когда я находился в этой почтенной здравнице, жизнью нашего отделения фактически руководила группа пациентов-уголовников. Мужики среднего возраста, с торсами, практически полностью покрытыми крестами и куполами, лечились в основном от последствий черепно-мозговых травм, нередких в их профессии. Одному при операции (не в Тенистом, понятно) вскрывали свод черепа, другой страдал последствиями перелома основания черепа же. В остальном этом были активные, общительные и жизнерадостные люди. Палату, в которой я пролежал вместе с компанией «расписных», они называли «хатой» (кровати, понятно, «шконками» и еду – «пайкой») и установили там строгие, неукоснительные порядки.
Однако палатой их власть не ограничивалась – они оказались незаменимы и для санитаров, и для врачей. Ну, кто еще пойдет тащить из «скорой» на второй этаж и привязывать к кровати только что доставленного буйного наркомана, который в это время в своем воображении сражается не то с фашистами, не то с драконами? Не ночной же санитар на пару с медсестрой? «Расписные» же поддерживали порядок в самом отделение. Кстати, без насилия и угроз – само их присутствие являлось серьезной угрозой. Во всяком случае, таковым выглядело.
Поэтому они постоянно сидели на медицинском посту, где пили чефир с санитарами и хлопали по задницами медсестер (последние были не против). Кстати, среди санитаров нашелся их коллега: «Семнадцать лет отсидел, три – здесь работаю». Благодаря дружбе с санитарами у них не переводился чай для чефира, иногда появлялась водка. Однажды санитар «Семнадцать лет» всю ночь пропьянствовал с друзьями-пациентами, после чего имел неосторожность попасться на глаза пришедшему с утра на работу врачу. Его долго и матерно ругали, но с работы не выгнали – желающих на это место немного. Кажется, взяли обещание «подшиться».
«Мы тут все нормальные, адекватные люди, - любил говорить неформальный лидер больничной группировки, Александр по прозвищу Тайсон, - ну, подумаешь, один напился, другой подрался, третий из окна вниз головой вывалился… мы нормальные люди и ведем себя по-человечески». К счастью, за этим не следовали речи про духовность, Бога и мать родную. Зато «расписные» довольно часто собирали вокруг себя другую часть контингента, гопников, и рассказывали им, как не стать «шнырем» или «лыжником» (и то и другое довольно скверно), что отвечать смотрящему по хате и как правильно закрываться, если тебя избивают в опорном пункте пятеро полицейских. Похоже, некоторым из слушателей эти знания всерьез пригодятся.
Все несколько недель соседства я просто любовался живой и образной речью «расписных». Увы, и Гиляровский с хитровскими записками, и Солженицын с описанием языка ГУЛАГа рассказали об этой разновидности родного языка довольно бледно и мало. Я к сожалению, не смогу ничего добавить – из-за вступившего в силу закона о мате в средствах массовой информации. Но дело же не в словах, а в умении ими пользоваться (что сейчас и пытаются объяснить депутатам Госдумы противники этого закона). Какое, оказывается, потрясающее количество форм и значений можно придать всего нескольким корням. Как много оттенков эмоций ими можно выразить.
Когда они говорили между собой, их речь напоминала «состязание мужей» из древних ирландских саг. Напомню, среди былинных богатырей (исторических тоже) особо ценилось умение похваляться собой и умело и обидно оскорблять других. Чтоб было яснее, позволю себе обширную цитату:
…из всех мужей Ирландии не выдвинулся один, Кет, сын Матаха из Коннахта. Он поднял свое оружие выше всех других. Взяв в руку нож, он подсел к кабану.
- Пусть найдется, — воскликнул он, — средь мужей Ирландии тот, кто посмеет оспаривать у меня право делить кабана!
погрузились в молчание улады.
- Эй, Лойгайре! — сказал Конхобар.
Лойгайре поднялся и воскликнул:
- Не бывать тому, чтобы Кет делил кабана перед нашим лицом!
- Погоди, Лойгайре, — отвечал Кет. — Я тебе кое-что скажу. У вас, уладов, есть обычай, что каждый юноша, получив оружие, должен испробовать его в первый раз на нашей меже. Пошел и ты к нашему рубежу, и мы встретились там. Пришлось тебе на меже оставить и колесницу и коней, а самому спасаться, получив рану копьем. Не тебе подступать к кабану!
Лойгайре сел на свое место.
- Выходите дальше, — сказал Кет, — или я примусь делить кабана.
- Не бывать тому, чтобы Кет делил кабана перед нашим лицом! — сказал другой прекрасный, видный воин из уладов.
- Что это за воин? — спросил Кет. — Эоган, сын Дуртахта, — сказали ему, — король Ферманага.
- Я тебя однажды уже встречал, — сказал Кет.
- Где же это было? — спросил тот.
- Это было перед твоим домом, когда я угонял твой скот. Поднялся крик кругом, и ты прибежал на него. Ты метнул в меня копье, которое я отразил щитом. Затем я поднял его и пустил в тебя: оно попало тебе в голову и выбило глаз. Все мужи Ирландии видят, каков ты, одноглазый. Это я выбил тебе другой глаз. И Эоган сел на свое место.
Примерно так же, с поправкой на мат, разговаривают отечественные уголовники. Каждая фраза – вызов, проверка оппонента на слабину, на возможность ответить, в данном случае – находчивой фразой. Разумеется, есть некие границы, в которых можно подначивать и табуированные слова, после которых отвечать приходится уже не словами. В этом и заключается искусство состязания мужей – ходить по грани запрещенных оскорблений. Вся жизнь, каждая фраза – проверка на слабину. Собственно и мы, несидевшие, разговариваем между собой примерно так же: мужья с женами, подчиненные с начальниками и наоборот – как правило, стараемся что-что выгадать, на что-то развести, в чем-то одержать верх. Просто мы делаем это не так красиво и живописно, как герои ирландских саг и воронежские уголовники.
Как я уже сказал, расписные чувствовали себя в психдиспансере вполне свободно и вели весьма привольную жизнь. У них даже были мобильные телефоны, всем прочим строго запрещенные. Но при этом они чувствовали себя совершенно беспомощными перед врачами, справедливо считая их «начальством». Врачи существуют в каком-то другом, высшем измерении и вольны делать с пациентами что угодно. Для Тенистого нормально, что пациенту не говорят его диагноз, не говорят, какие именно лекарства ему дают (поэтому «синие» их и не пили), или – как долго продлится лечение. Обычно уголовниками хотя бы известен срок, на которых их закрыли. Но не здесь. О существовании «Закона о психиатрической помощи», где прописаны сроки и процедуры содержания в диспансере, они (как и прочие пациенты) не знают. Кстати, текст закона вывешен в отделении на стене, но, что характерно, в закрытой для пациентов части. И даже узнав о нем, пожимают плечами: «Что захотят – то и напишут». И в этом покорно-равнодушном отношении к начальству вольнолюбивые разбойники (или за что там они сидели) очень близки к нам, несидевшим, и к вам – не лежавшим в «Тенистом».
Продолжение следует
Фото Брюса Гилдена, не из Тенистого, но очень в тему.
Несколько лет назад по интернетам бродила якобы реальная новость из какой-то африканской страны. Она настолько прекрасна, что никому не пришло в голову проверять ее подлинность. В этой африканской стране (не помню, в какой именно, пусть будет Гванерония) построили новую психбольницу и переводили туда пациентов из старых. Группу больных, человек двадцать перевозят в новую больницу на автобусе. Ехать далеко, водитель устал и вышел выпить кофе в придорожном кафе, забыв закрыть дверь автобуса. Вернувшись, он обнаружил, что все пациенты сбежали.
И тогда он совершил гениальное: в ближайшем населенном пункте он подъехал к остановке общественного транспорта, запустил пассажиров, после чего закрыл двери и отвез из к своему пункту назначения – к новой лечебнице. А там они могли сколько угодно объяснять, что здоровые, что сели на пассажирский автобус, что ехали кто на работу, а кто в магазин – ага, станут санитары слушать байки душевнобольных. Через несколько дней, после осмотра специалистами, узников отпустили. А потерявшихся так и не нашли. «Вероятно, они успешно влились в гванеронское общество, - иронизировал написавший об этом журналист.
Я вспомнил эту историю, немного осмотревшись в первом («дифференциально-диагностическом») отделении «Тенька». Если взять любой пассажирский автобус Воронежа и поместить его пассажиров (мужскую часть) в палаты психдиспансера в Тенистом – они не будут особенно выделять ни поведением, ни внешним видом, ни социальным положением. Или наоборот – больные не будут особенно выделяться на фоне пассажиров автобуса. Там будет пара законченных алкоголиков, несколько юношей из низов, которых обычно называют «гопниками», несколько простых работяг и несколько дедушек, уже неспособных заботится о себе и о которых некому позаботиться. Но там нередко встретишь и довольно экзотических персонажей.
В тот период, когда я находился в этой почтенной здравнице, жизнью нашего отделения фактически руководила группа пациентов-уголовников. Мужики среднего возраста, с торсами, практически полностью покрытыми крестами и куполами, лечились в основном от последствий черепно-мозговых травм, нередких в их профессии. Одному при операции (не в Тенистом, понятно) вскрывали свод черепа, другой страдал последствиями перелома основания черепа же. В остальном этом были активные, общительные и жизнерадостные люди. Палату, в которой я пролежал вместе с компанией «расписных», они называли «хатой» (кровати, понятно, «шконками» и еду – «пайкой») и установили там строгие, неукоснительные порядки.
Однако палатой их власть не ограничивалась – они оказались незаменимы и для санитаров, и для врачей. Ну, кто еще пойдет тащить из «скорой» на второй этаж и привязывать к кровати только что доставленного буйного наркомана, который в это время в своем воображении сражается не то с фашистами, не то с драконами? Не ночной же санитар на пару с медсестрой? «Расписные» же поддерживали порядок в самом отделение. Кстати, без насилия и угроз – само их присутствие являлось серьезной угрозой. Во всяком случае, таковым выглядело.
Поэтому они постоянно сидели на медицинском посту, где пили чефир с санитарами и хлопали по задницами медсестер (последние были не против). Кстати, среди санитаров нашелся их коллега: «Семнадцать лет отсидел, три – здесь работаю». Благодаря дружбе с санитарами у них не переводился чай для чефира, иногда появлялась водка. Однажды санитар «Семнадцать лет» всю ночь пропьянствовал с друзьями-пациентами, после чего имел неосторожность попасться на глаза пришедшему с утра на работу врачу. Его долго и матерно ругали, но с работы не выгнали – желающих на это место немного. Кажется, взяли обещание «подшиться».
«Мы тут все нормальные, адекватные люди, - любил говорить неформальный лидер больничной группировки, Александр по прозвищу Тайсон, - ну, подумаешь, один напился, другой подрался, третий из окна вниз головой вывалился… мы нормальные люди и ведем себя по-человечески». К счастью, за этим не следовали речи про духовность, Бога и мать родную. Зато «расписные» довольно часто собирали вокруг себя другую часть контингента, гопников, и рассказывали им, как не стать «шнырем» или «лыжником» (и то и другое довольно скверно), что отвечать смотрящему по хате и как правильно закрываться, если тебя избивают в опорном пункте пятеро полицейских. Похоже, некоторым из слушателей эти знания всерьез пригодятся.
Все несколько недель соседства я просто любовался живой и образной речью «расписных». Увы, и Гиляровский с хитровскими записками, и Солженицын с описанием языка ГУЛАГа рассказали об этой разновидности родного языка довольно бледно и мало. Я к сожалению, не смогу ничего добавить – из-за вступившего в силу закона о мате в средствах массовой информации. Но дело же не в словах, а в умении ими пользоваться (что сейчас и пытаются объяснить депутатам Госдумы противники этого закона). Какое, оказывается, потрясающее количество форм и значений можно придать всего нескольким корням. Как много оттенков эмоций ими можно выразить.
Когда они говорили между собой, их речь напоминала «состязание мужей» из древних ирландских саг. Напомню, среди былинных богатырей (исторических тоже) особо ценилось умение похваляться собой и умело и обидно оскорблять других. Чтоб было яснее, позволю себе обширную цитату:
…из всех мужей Ирландии не выдвинулся один, Кет, сын Матаха из Коннахта. Он поднял свое оружие выше всех других. Взяв в руку нож, он подсел к кабану.
- Пусть найдется, — воскликнул он, — средь мужей Ирландии тот, кто посмеет оспаривать у меня право делить кабана!
погрузились в молчание улады.
- Эй, Лойгайре! — сказал Конхобар.
Лойгайре поднялся и воскликнул:
- Не бывать тому, чтобы Кет делил кабана перед нашим лицом!
- Погоди, Лойгайре, — отвечал Кет. — Я тебе кое-что скажу. У вас, уладов, есть обычай, что каждый юноша, получив оружие, должен испробовать его в первый раз на нашей меже. Пошел и ты к нашему рубежу, и мы встретились там. Пришлось тебе на меже оставить и колесницу и коней, а самому спасаться, получив рану копьем. Не тебе подступать к кабану!
Лойгайре сел на свое место.
- Выходите дальше, — сказал Кет, — или я примусь делить кабана.
- Не бывать тому, чтобы Кет делил кабана перед нашим лицом! — сказал другой прекрасный, видный воин из уладов.
- Что это за воин? — спросил Кет. — Эоган, сын Дуртахта, — сказали ему, — король Ферманага.
- Я тебя однажды уже встречал, — сказал Кет.
- Где же это было? — спросил тот.
- Это было перед твоим домом, когда я угонял твой скот. Поднялся крик кругом, и ты прибежал на него. Ты метнул в меня копье, которое я отразил щитом. Затем я поднял его и пустил в тебя: оно попало тебе в голову и выбило глаз. Все мужи Ирландии видят, каков ты, одноглазый. Это я выбил тебе другой глаз. И Эоган сел на свое место.
Примерно так же, с поправкой на мат, разговаривают отечественные уголовники. Каждая фраза – вызов, проверка оппонента на слабину, на возможность ответить, в данном случае – находчивой фразой. Разумеется, есть некие границы, в которых можно подначивать и табуированные слова, после которых отвечать приходится уже не словами. В этом и заключается искусство состязания мужей – ходить по грани запрещенных оскорблений. Вся жизнь, каждая фраза – проверка на слабину. Собственно и мы, несидевшие, разговариваем между собой примерно так же: мужья с женами, подчиненные с начальниками и наоборот – как правило, стараемся что-что выгадать, на что-то развести, в чем-то одержать верх. Просто мы делаем это не так красиво и живописно, как герои ирландских саг и воронежские уголовники.
Как я уже сказал, расписные чувствовали себя в психдиспансере вполне свободно и вели весьма привольную жизнь. У них даже были мобильные телефоны, всем прочим строго запрещенные. Но при этом они чувствовали себя совершенно беспомощными перед врачами, справедливо считая их «начальством». Врачи существуют в каком-то другом, высшем измерении и вольны делать с пациентами что угодно. Для Тенистого нормально, что пациенту не говорят его диагноз, не говорят, какие именно лекарства ему дают (поэтому «синие» их и не пили), или – как долго продлится лечение. Обычно уголовниками хотя бы известен срок, на которых их закрыли. Но не здесь. О существовании «Закона о психиатрической помощи», где прописаны сроки и процедуры содержания в диспансере, они (как и прочие пациенты) не знают. Кстати, текст закона вывешен в отделении на стене, но, что характерно, в закрытой для пациентов части. И даже узнав о нем, пожимают плечами: «Что захотят – то и напишут». И в этом покорно-равнодушном отношении к начальству вольнолюбивые разбойники (или за что там они сидели) очень близки к нам, несидевшим, и к вам – не лежавшим в «Тенистом».
Продолжение следует
Фото Брюса Гилдена, не из Тенистого, но очень в тему.
