|
Очередной круглый стол мы посвятили образованию. В нем приняли участие проректор по учебной работе ВГУ, доктор философских наук, профессор Елена Ищенко, доцент кафедры общей и социальной педагогики Воронежского педуниверситета Любовь Заварзина, декан факультета психологии бизнеса Воронежского института практической психологии и психологии бизнеса Игорь Гаспаров, доктор физико-математических наук, профессор ВГУ Марк Берколайко. Ведущим стал консультант экспертно-аналитической группы «Юго-Запад» Александр Кривоносов. Кривоносов: Давайте поговорим о Едином государственном экзамене. Хотелось бы сравнить его с системой экзаменов, которая существовала в советское время. В свое время инициаторы ЕГЭ утверждали, что он позволит свести на нет коррупционную составляющую. Как, по-вашему, насколько удалось? |
 |
|
Берколайко: Коррупционная составляющая, быть может, и снизилась. Но потеряли мы существенно больше: выхолостились смысл и само содержание экзамена, как трудного испытания. Все свелось к формальной процедуре - к ней можно не готовить, достаточно натаскать. Потому и количество денег, которые тратились, скорее не сократилось, а перераспределилось. Зато система отбора, позволявшая заметить неординарных личностей, практически сошла на нет. Когда-то в лучшие вузы страны могли поступать ребята из глухой сибирской деревни, которые умели нестандартно решать задачи. У многих из них был шанс вырваться из неблагоприятной социальной среды. Сейчас на ЕГЭ человек может превосходно написать трудную творческую часть С, потратив на нее основную часть времени, а потом в спешке, чисто механически, понаделать ошибок в простой части А. И все, прощай заветный высокий результат! Уже несколько лет мы говорим, что так неправильно, но ничего не меняется. Кто-то там, наверху решил: «Сделаем так!», а последствия не просчитал. |
 |
 |
Заварзина: Может быть, математику, о которой вы говорите, и можно проверить с помощью ЕГЭ (хотя у меня и тут есть сомнения). А ведь существуют предметы, которые тестами проверить нельзя: например, русский язык, литература. Студент к нам идет все безграмотнее, потому что сегодня школа работает только на натаскивание. Подменяется сама задача школы - развивать человека, видеть в каждом что-то потенциальное и уникальное. И у литературы тоже своя задача - воспитывать человека. Да, литературоведов нам надо, может быть, несколько десятков на всю страну, а вот в воспитанных людях нуждаемся мы все. Но сегодня с литературой связано все больше политики. Вспомните, Ленин говорил, что школа должна стать центром политической борьбы. Так остается и до сих пор. Идет борьба за массы, которые не надо развивать. Вот вы заговорили о коррумпированности. Да, в школы перешли большие деньги, почти все занимаются репетиторством. Но во что превратился образовательный процесс? Контрольные переписывают, чтобы не портить показатели. А потом мы получаем студентов, которые не умеют читать. |
Берколайко: Тут ведь есть и другой аспект. Если копнуть глубже, мы увидим, что решается проблема глобальная, проблема мироустройства. Сейчас никто не может или не хочет четко ответить на вопрос: хорошее образование должно быть доступно всем или нужна какая-то прослойка, называемая отвратительным словом «элита»?
Кривоносов: На самом деле элитарность уже существует - вспомните элитные вузы, например, зарубежные. Конечно, есть люди управляемые, и есть те, кто будет управлять. Стандартизированные тесты, натаскивание на решение задач не учит свободе мышления. ЕГЭ вполне укладывается в задачу создания управляемой массы.
Заварзина: Все так, но ведь сейчас высшее образование уже перестало быть элитарным. Мы даже на бюджет берем едва ли не всех. Есть деньги - поступай хоть в МГУ, просто там цены выше. Все стало услугой. Но обучение - очень трудный процесс, требующий от человека напряжения. А услуга - по сути своей нечто совсем другое: «Я заплатил, вы мне обязаны поставить хотя бы тройку».
Ищенко: Мне тоже кажется, что введение ЕГЭ было не очень продуманным шагом. Показательно даже название. Экзамен-то государственный, так что извините, какое у общества отношение к государству, такое отношение и к экзамену. Мысль о том, что в России для кого-то могут быть единые правила, что кто-то может быть в равных условиях, что нигде ничего нельзя подтасовать, сама по себе абсурдна. И все к тому же происходит на фоне жесткой экспансии идеологии потребления. Получился такой экзамен, какой получился. И общество посмотрело на себя в зеркало и ужаснулось: «Экзамен плохой». Да экзамен-то не плохой! Просто он реально померил температуру нашего общества и его отношений с государством. Вы посмотрите: как только чиновники заговорили о равных для всех условиях, тут же наши же люди выложили в Интернет способы борьбы с глушилками, варианты ответов и тому подобное. Общество поступило, как в знаменитом монологе Жванецкого: государство отвернулось, а мы откручиваем, отвинчиваем… Идет системный процесс. Обмануть государство для нашего человека - способ выжить. Замечательный экономист Михаил Делягин сказал, что русские не готовы действовать по правилам и ценятся в мире именно потому, что устанавливают свои правила. Отсюда и наше творческое мышление, креативность. А тут нас заставляют соблюдать правила в каком-то экзамене! Нюансов вообще много… Можно ли искоренить коррупцию? Да перестаньте: как только какая-то комиссия едет в глубинку, после первого же поста ГИБДД все знают, кто, куда и когда проехал. Плюс ко всему учителям сказали: ваша работа теперь может быть стандартизирована и формализована, и ее объективные показатели - средние баллы, которые ученики получили на экзамене.
Получается, что весь учебный процесс замкнули именно на баллах. Да ко всему прочему отменили устную часть экзамена. Получилось, что ЕГЭ из способа проверки знаний ребенка превратился в способ оценки работы педагога, от которого зависит его категория, его зарплата. То есть мы получили самый настоящий социальный эксперимент. А он дал те результаты, которые можно было спрогнозировать.
Кривоносов: ЕГЭ, действительно, зеркало. Проблема в том, что мы заимствуем не думая. Я приведу пример, как аналог ЕГЭ работает в США. Замечательно, если у вас отличные результаты по тесту - на вас обратят внимание и будут всюду зазывать. Но в дальнейшем вступят в действие совершенно другие правила - то, что я называю «комсомолка, спортсменка, активистка». Главным будет вопрос: а что вы можете дать университету или колледжу как образовательному коллективу? Отлично, если вы играете в футбол или на скрипке, увлекаетесь литературой. Рассматривается множество факторов, и они отнюдь не академические.
 |
Гаспаров: Да, я тоже считаю, что идея ЕГЭ сама по себе может быть вполне приемлемой, хоть и не идеальной. Проблема в системе, которую ЕГЭ проявляет. Не знаю, стала ли больше коррупционная составляющая или меньше, дело в другом. Я тоже учился на Западе. Меня там многое поразило, а больше всего то, как люди сдают экзамены. У нас искусство сдачи экзамена с давних времен заключалось в умении достать шпору или бомбу. В Германии я такого не видел. Люди несколько месяцев готовятся, учат. Нет задачи ловко обмануть преподавателя. Таков индикатор отношения к ценностям образования. А у нас, работая в системе высшего образования, я до сих пор не могу понять, а зачем оно надо. |
Ищенко: Очень хороший вопрос. Высшее образование - социальный лифт или социальный чулан, в котором закрыли определенное число молодых людей и присматривают за ними. Нередко можно услышать, что частные вузы нельзя закрывать, даже если они не слишком-то хорошо учат: там за большими детьми хоть как-то присматривают. Получается эдакий детский сад для взрослых детей, прямо скажем, сложного возраста. Но неужели в том и заключается социальная миссия вузов? Все, кто бывал на Западе, удивляются мотивации студентов, которые сидят и слушают, открыв рот. Им нужна не оценка, а знания. Все потому, что существует четкая взаимосвязь: вот сейчас я что-то узнаю, стану профессионалом, получу хорошую работу. У нас все больше молодых людей, которые получают диплом, отдают его родителям и говорят: «Вот, я свой долг исполнил, теперь буду жить, как хочу». Нет четкой связи между образованием и карьерой, успехом. Да, жизнь, конечно, делает отбор, но он длительный. А все хотят жить хорошо здесь и сейчас.
Гаспаров: На мой взгляд, серьезная проблема в том, как отечественные чиновники адаптируют неплохую, в общем-то, систему и каким содержанием они ее наполняют. Вот Елена Николаевна - профессиональный философ. Скажите, вы знаете, кто такой Боиций Дайкийский (по «Википедии», один из основных представителей латинского аверроизма, или радикального аристотелизма, независимого философского учения, возникшего в Парижском университете в 60-х годах XIII века. –- М. А.)?
Ищенко: Простите, кто?
Гаспаров: Вот именно. А такой вопрос есть в тесте на проверочные знания для студентов-медиков. Кому в голову вообще пришло его задавать?
Ищенко: Однако обратите внимание, что первые задания были плохими, а потом они становились все лучше и лучше. Прогресс, бесспорно, наблюдается, и какую-то среднюю температуру по больнице все равно можно померить. Нельзя ничего не менять. Вот наши педагоги любят говорить, что в советское время было замечательное образование и систему не надо было трогать. Но если изменилось все вокруг, как так может быть, чтобы чрезвычайно важная часть жизни общества - образование - не менялась? Такого быть в принципе не может.
Считать, что реформы - только какое-то зловредное внешнее влияние, тоже неправильно. Да, в свое время мы полетели в космос, были замечательные для того времени инженеры. Стране были нужны специалисты, а потому и инженерное образование было действительно хорошим. Но неужели столь же хорошим было гуманитарное образование? Гуманитарии должны были выступать бойцами идеологического фронта, вот мы идеологический фронт получили и… проиграли. Сейчас общество должно четко сформулировать, чего оно хочет от образования. Сложно ждать попутного ветра, если не знаешь, в каком направлении плыть.
Гаспаров: Прозвучала хорошая мысль, что образование -- система отбора. Но сейчас никакие фильтры не работают. А почему? Потому что у нас нет возможности отбирать, ведь благополучие вуза и число его сотрудников напрямую связаны с количеством студентов. В советское время система отбора была, и гораздо лучше. Надо, чтобы люди поняли: преподаватель в школе или профессор в вузе занимается не тем, чтобы надзирать и наказывать. Он обеспечивает смычку науки и образования. Как такое возможно, если сейчас нельзя поставить студенту двойку?
Ищенко: Еще одна реплика: профессор прежде был элитой - и интеллектуально, и материально. Эдакие сливки из сливок. А сейчас преподаватель вуза с трудом может себя обеспечить, бегая с одного рабочего места на другое. О школьных учителях хоть как-то позаботились, повысив им зарплату, а что же с вузовскими сотрудниками? В вузе сейчас может работать либо фанатик, либо тот, кто понимает, что нигде больше работать не сможет, либо тот, кого кто-то содержит.
Берколайко: Все говорит о том, что организуется общество, в котором есть небольшой процент управляющих, небольшой - творческих людей, а подавляющая масса - исполнители. Для такого общества нужна своя система образования. Если речь о социальном эксперименте, то вспомним, что во всяком такого рода эксперименте неизбежны жертвы. О них будем думать или пособие в зубы - и скажи Родине спасибо? Ну а что касается зеркала, о котором тут так много говорили… У нас парламент - зеркало, правительство - зеркало, ЕГЭ - зеркало. Столько зеркал, что уже хочется, как Алисе, побывать в Зазеркалье. Все перемешалось и перебаламутилось, шкала ценностей перевернулась и рассыпалась. Правительство, наверное, хочет из хаоса слепить нечто, но непонятно, что именно и для чего.
Кривоносов: Помимо единого госэкзамена многие недовольны и другим навязанным начинанием. Я имею в виду Болонский процесс. С другой стороны, многие до сих пор, по большому счету, не понимают, что он такое. Например, в чем смысл разделения на бакалавриат и магистратуру? Я знаю, что для России Болонский процесс –- весьма сложный вопрос, ведь у нас университеты всегда являлись научными школами.
Берколайко: Когда говорят о Болонском процессе, мне на ум приходит такой образ. Известно, чем менее боеспособна армия, тем пышнее она одета. Посмотрите на американские войска: идут стройные ребята, функционально и практично одетые. А гляньте на армию Ватикана: красота неописуемая. Так вот, при сложившейся безрадостной ситуации неважно, как мы назовем то, что производится нашим высшим образованием. Ну да, бакалавр - блестящий аксельбант, магистр –- пышные эполеты. Но главное: боеспособности - ноль! Когда Болонский процесс в России только вводился, много говорили, что вот теперь нашим выпускникам будет проще за границей. Да, есть у нас вузы, которые признаны за рубежом. Но их единицы.
Заварзина: Раньше мы специалиста готовили пять лет, а теперь, получается, четыре года. Вот у нас недавно был выпуск, бакалавры пошли искать работу. А их просто не берут в школу: «Нам бакалавры не нужны». У них даже в дипломе написано не «учитель русского языка», а «бакалавр педагогики». Многие продолжили обучение, стали магистрами. Но ведь большинство из них уже хоть как-то пристроились работать, и отношение к учебе у них другое. А отчислить, если что, их нельзя - сразу под вопросом окажутся и преподаватели. Опять вышла профанация.
Ищенко: Действительно, рынок труда до сих пор не принимает бакалавров. Но если государство решило вести их подготовку, оно должно обеспечить, чтобы их принимали на работу. До последнего времени у нас были некие «подушки безопасности»: специалитет, магистратура, аспирантура… Теперь их уберут, пройдут первые массовые выпуски бакалавров. Что произойдет? И кто будет нести за такое решение ответственность? Неужели опять несчастные педагоги? Получается, что мы проиграли и тактически (работодатель не берет бакалавров), и стратегически. Мы ведь объявили, что наши бакалавры куда-то поедут, что их с распростертыми объятьями ждут Нью-Йорк, Лондон, Париж, Токио. Но наступили суровые будни. И что мы увидели? Никто нас не ждет. Тем более что внутри самого европейского сообщества большие разногласия, и у Болонского процесса много критиков. Например, немцы отстаивают свою систему образования до последнего. Про англичан я вообще молчу. А мы взяли и приняли Болонскую конвенцию без оглядки. Получилось нечто странное. Помните, как после советского однообразия всем захотелось выбросить серую и коричневую одежду? Все на себя надели лучшее, что было в доме - блестки, стразы, кружева всех цветов и вышли в невероятной вроде бы красоте. С образованием произошло то же самое - схватили все и сразу. Но когда-то же должно наступить отрезвление. Как всегда, к принятию решений привлекают тех, кто не несет за них ответственности. Давайте, наконец, определяться: образование - услуга, ценность или что-то большее? Пока у нас образование ценится, и родители отдают последнее, чтобы ребенок учился. Нельзя такую оставшуюся ценность, как деньги, вложенные в ребенка, дискредитировать. Если мы ее сломаем, будет совсем плохо. Так что очень важный вопрос: мы работаем на будущее, поднимаем страну и учим детей или мы предоставляем услугу, обслуживаем молодого потребителя?
Берколайко: Продолжу: получилось так, что преподаватели вузов превратились в более или менее хороших официантов, не отвечающих за то, что делается на кухне. Ведь Болонский процесс многое изменил в традиционной системе образования. Он предоставил студенту выбор: если он заявит, что хочет слушать не спецкурс по экономической теории, а курс, посвященный творчеству Моцарта, я, по большому счету, не могу ему отказать. Он имеет право, набрав превалирующее число баллов по экономическим дисциплинам, добрать остальные за счет творчества Моцарта или танцев народностей Сибири. И все - вот вам бакалавр экономики.
Ищенко: Конечно, выбор не настолько свободный, но он есть. Существуют спецкурсы, из которых надо выбирать. Но для нашей академической системы учета нагрузки нынешняя ситуация -- трагедия. Логистически надо на несколько лет вперед обеспечить конкретное количество часов каждому преподавателю. Но у студента появляется выбор, да еще и раз в год он может его изменить. Как работать в такой системе? Представьте: прошел слух, что один преподаватель -- строгий и валит, а другой -- принимает зачеты спустя рукава. И у первого никого нет, а у второго -- аншлаг. А нагрузка-то у них просчитана. Плюс ко всему прочему в соответствии с новыми стандартами приходится снижать число часов для общих курсов, чтобы хватило времени на специальные. И что мы режем? Культурологию, русский язык и риторику. В результате дети говорят все хуже и становятся все безграмотнее.
Кривоносов: Ну и последний вопрос - традиционный. Так что же делать-то?
Заварзина: Мне кажется, что на темы образования надо говорить чаще именно в обществе. Раз государство поставило нас перед такими нерадостными фактами, как ЕГЭ и Болонский процесс, что-то надо менять или совершенствовать. Разумные люди должны говорить о том, что школа должна учить, а не просто предоставлять услугу.
Берколайко: Знаете, я никогда в жизни не выйду на площадь с политическими лозунгами. Но если мне дадут в руки плакатик «Перестаньте добивать образование!» и попросят выйти, -- выйду и буду с ним стоять, пока сил хватит.
Ищенко: Мне кажется, что образование -- платформа для гражданского общества, работа, которая реально объединяет интересы общества. Просто ею надо заниматься.
Кривоносов: В заключение я, пожалуй, добавлю, что недавно среди студентов проводили опрос о том, что они считают ценным. Радует, что главным приоритетом для страны они назвали образование. Пока не все пропало, надо бить в набат.
Печатную версию материала читайте в газете "Воронежский Курьер".
