В рамках Платоновского фестиваля искусств в столицу Черноземья приехал актер и художественный руководитель московского театра «Сатирикон» Константин Райкин. 22 и 23 сентября маэстро представит на сцене ВКЗ постановку «Шутники» режиссера Евгения Марчелли.
Накануне артист встретился с журналистами. Говорили об актуальности Островского (прим. ред. – «Шутники» поставлены по произведению писателя), о том, почему не нужно осовременивать классику, и почему в искусстве нет слова «нельзя».
Также во встрече принял участие режиссер постановки Евгений Марчелли и директор «Сатирикона» Владимир Казаченко.
О «Шутниках» и актуальности Островского
– Когда я впервые прочитал пьесу, она меня сначала даже немного расстроила. Очень простая. В ней нет катаклизмов космического масштаба, измен, страстей, любви, убийств. Мягкая, нежная, семейная история, – рассказывает режиссер Евгений Марчелли. – Но Константин Аркадьевич к ней так азартно относился. Тогда я начал знакомиться с пьесой более серьезно. И она мне показалась интересна уже именно из-за своей простоты. Это редкость, когда в современном театре нет дикого эпатажа. Просто сентиментальная до сентимента история любви отца к дочерям.
– Островский по сути очень попадает в современную жизнь. А он автор сутевой, прежде всего, – обращает внимание Константин Райкин. – Его в том числе и за это в нашем театре очень любят. Тут нужно просто донести до зрителя, что это все про его жизнь. В театр люди ходят не за музейными впечатлениями, не за приятностями. Это мало кого может привлечь. Наше дело болевое. Зритель, может и неосознанно, идет, чтобы что-то про себя понять. И в этом смысле Островский очень избыточный. Про людей – российских и не только – он говорит удивительно точно.
– Простота пьесы, о которой говорит Марчелли, это ее достоинство, на мой взгляд. Наша жизнь, при этой внешней усложнённости, которую так любят режиссеры и драматурги, на самом деле состоит из простых вещей. И в данном случае Островский как раз этого не стесняется. Он берет семью как некую концентрацию, если хотите, смысла жизни, некую божественную ячейку, где все происходит и проявляется. Но дело там не только в семье. Там есть и тема достоинства, и настоящей любви.
Константин Райкин рассказывает, что поставить «Шутников» удалось в достаточно короткий срок. Актеры с режиссером быстро сработались. Процесс подготовки шел на удивление гладко.
– У нас в театре работали с разными режиссерами. С Юрием Бутусовым, который, например, очень трудный. Он тоже любит своих артистов, но любит только тех, кто выжил. Марчелли, в плане работы, режиссер противоположный. С ним очень легко, – улыбается Константин Аркадьевич. – Но гладко идущий процесс вовсе не означает хороший результат. Иногда люди отлично проводят время, но делают не пойми что. И наоборот.
В случае с «Шутниками» все удалось. Постановка вылилась, как говорит актер, «в большое и радостное ощущение».
– Вообще, я очень послушный артист, совершенный ученик. По природе своей у меня вообще нет апломба. Если бы пришлось работать с идиотом, ну бывают такие режиссеры, то, наверное, взбунтовался бы. Не знаю, как актеру работать с глупым режиссером, рецепты тут только криминальные. К счастью, я имею возможность выбирать.
Райкин признается, перед воронежским спектаклем немного волнуется.
– Мы довольно успешно отыграли несколько премьер, после чего из-за пандемии наступил огромный перерыв. И вот следующий спектакль мы играем завтра (прим. ред. – 22 сентября). Мы даже не успели сыграть три запланированных спектакля в Москве, перед тем, как приехать сюда. У нас заболел артист, и мы делали ввод, чтобы спасти эти гастроли.
О молодости, опыте и внутреннем цензоре
Дальше речь заходит о молодости, мудрости и профессионализме.
– В молодости ты веришь, что театра способен изменить мир. Ты делаешь горячо, не особо вникая в нюансы. Просто шуруешь на эмоциях. А потом ты немножечко начинаешь «уметь». И в тебе растет внутренний цензор, который говорит, что вкусно, а что нет. И, как ни странно, опыт начинает мешать. Хочется хулиганисто закричать в мир, а с опытом ты понимаешь, что от этого ничего не изменится, и что театр не меняет мир в принципе. Ты начинаешь себя оценивать со стороны, и это мешает, – говорит Марчелли.
– Пришвин говорил, что не хотел бы стать снова молодым, потому что пришлось бы вновь мучиться отсутствием мастерства, – добавляет Райкин. – Это честные и хорошие слова, и это причина, по которой я тоже не хотел бы вновь стать молодым…Говорю так, будто у меня есть выбор, – смеется. – Но если бы еще раз это проживать, я бы просто не выдержал. Я бы умер от ужаса ничего неумения. Я мучился этим страшно. Не забывайте о моей фамилии. Как только я стал на эту дорогу, меня стали сравнивать с великим папочкой. И я помню эти реакции: «Чей сынок? Райкина?». Мне было очень тяжело. С одной стороны, умение, мастерство, опыт, они должны приходить обязательно. Но это действительно как хорошо, так и плохо. Потому что студенты, с которыми я занимаюсь всю жизнь, от неумения и незнания, что так нельзя, делают гениальные вещи, которые ни одному мастеру не под силу. Я в такие моменты лежу внутри себя на лопатках.
О «нельзя» в искусстве и современности классики
– Я считаю, что никакой черты, за которую нельзя переходить в искусстве, нет. Это выбор конкретного режиссёра. Вообще в искусстве нет никаких «нельзя». Это «нельзя» определяется самим постановщиком. Если у зрителя возникает неоднозначное ощущение в театре, это хорошо. Что это за произведение искусства, которое вызывает однозначное ощущение? Искусство всегда стремится к новому, к свежему. И зритель это новое всегда воспринимает неоднозначно. Другое дело, что не надо сразу в прокуратуру звонить. Вот это как раз безобразие. Все самое великое, что потом в школах проходят, было неоднозначным. И в этом его гениальность. Театр или кино, или литература – это болевые вещи. Они должны будоражить, вызывать возмущение, протест.
Невозможно не спросить артиста об умении работать с классикой.
– Классику обязательно надо трактовать. Она должна быть адаптирована для сегодняшнего времени. А та классика, которая «Я себе так и представлял» – отличное средство от бессонницы, – отмечает маэстро.
– Граница проходят внутри человека, который прикасается к этой работе, – добавляет Евгений Марчелли. – Есть такое понятие «вульгарное осовременивание». Это когда история буквально переносится из конкретного исторического времени, переводится на современный язык и получается ситуация сегодняшнего дня. Но это не моя история. Мне нравится время растягивать, выводить его из конкретного исторического периода. Делать его всегдашним: происходящим вчера, сегодня и завтра.
– Театр не музей. Более того, у нас даже музеи сейчас стремятся уйти от консервации. Классику не надо осовременивать потому, что она уже современна, – считает Владимир Казаченко. – Если ты нащупал вот этот всегдашний нерв, который болит. Вот ты о нем говоришь, и у всех в зале тоже болит.
Фото: предоставлено пресс-службой Платоновского фестиваля. Автор: Андрей Парфенов
