Лауреат нескольких литературных премий, член Союза писателей России Юрий ГОНЧАРОВ накануне церемонии присвоения звания «Почетный гражданин Воронежа» дал интервью корреспонденту «ВК».
-- Юрий Данилович, вы уроженец Воронежа, посвятивший свою жизнь и творчество нашему городу, воевавший за него и всех его жителей. Насколько вам дорого то, что ваш вклад в культуру оценен званием «Почетный гражданин»?
-- Я не имею ясного представления, что оно собой представляет. Среди моих знакомых почетных граждан нет. Какая-то информация до меня доходит, но соответствует ли действительности, не знаю. Конечно, звание должно доставлять радость. А я, кстати, уже в третий раз был в числе выдвинутых на соискание «Почетного гражданина». Впервые меня представляли десять или двенадцать назад. Я тогда был здоров, активен, работал. С таким званием можно добиться целей, которые поставлены. А у меня всегда были мысли стараться приносить пользу и городу, и людям. Если бы у меня оно было, когда мы с Олегом Ласунским вели борьбу за дом Ивана Бунина, который обрекли на снос, все дело бы решилось гораздо быстрее, с меньшими физическими и эмоциональными затратами.
-- Вы ветеран войны, известный в России писатель. У вас есть и награды, и лауреатства. Каково ваше к ним отношение?
-- Один известный французский писатель дважды отказывался от ордена Почетного легиона. Он удивлялся: «Зачем в искусстве награды?». Кто может определить ценность, например, романа «Война и мир»? А те из творцов, кто отказывался от наград в живописи, литературе, -- они не были сумасбродами. То была их принципиальная позиция. Но награды существуют, и многие люди, получая их, естественно, радуются. Приятно быть кем-то оцененным. Но в то же время я всегда относился с некоторым скепсисом к различного рода премиям. Ведь сколько мы помним произведений советского времени, которым незаслуженно вручались награды и премии. Рассмотрение лауреатов, скажем мягко, было делом не совсем честным и объективным. Я, например, Премию имени Горького получил только с третьей попытки. Когда меня выдвинули в первый раз, накануне объявления списка лауреатов, мне уже стали звонить с поздравлениями из Москвы из редакций «Литературной газеты», «Литературной России», из правления Союза писателей. А премию присуждал Совет министров. На следующий день вышла газета, и моего имени там нет. Зато есть какая-то неизвестная мне женщина, которая якобы детская писательница, и ей за какой-то никому не знакомый роман присудили премию. Я потом спрашивал у старших товарищей по писательскому цеху мнение о ней. Никто, как оказалось, ее не знал.
-- Воронежская тема красной нитью проходит через большинство ваших произведений. Есть что-то такое, о чем пока не написано?
-- О том, что не написано, можно говорить часами. Конечно, я, как и каждый писатель, о чем-то сказать не успел. Часто вспоминаю, например, о том, что в Воронеже во время войны у меня сгорел аттестат за среднюю школу. Конечно, можно было его восстановить. Но тратить время, хлопотать, искать бывших учителей, которые могли бы подтвердить, что я действительно учился в школе, не хотелось. Я отнесся к вопросу небрежно, ведь было столько потерь, столько было утрачено, что восстановить все не представлялось возможным. И я как-то обошелся без аттестата. Но все-таки жаль: десять лет упорной учебы остались как бы без свидетельства о ней. У нас были серьезные экзамены. Не знаю, как сейчас их сдают, насколько высоки требования, волнуются ли экзаменуемые так, как волновались мы. Нам преподавали такие предметы, что потом, когда я выступал в школах и перед учителями, и перед учениками, мне многие даже не верили. Например, астрономия у нас была с обязательными занятиями под открытым небом. Ночью нас собирали, выводили на улицу. Мы рассматривали звезды, запоминали созвездия, следили за полетом комет. Нам преподавали геологию и минералогию. Учитель мог дать на экзамене какой-нибудь камень, а ученикам надо было назвать его, рассказать о его происхождении. У нас было много уроков литературы. Мы выходили из школы грамотными людьми. А сейчас я все чаще слышу, что литература сведена до минимума. Учащиеся не читают то, что раньше обязательно входило в программу. Ну как можно было не прочитать «Войну и мир» Льва Толстого? Учитель мог спросить: «Ты помнишь такой-то эпизод? Вот начинай с него и рассказывай, что было дальше».
Помнится мне и послевоенный Воронеж, годы учебы в пединституте, куда я поступил в 1944 году после ранения. Столовая нашего учебного заведения находилась на проспекте Революции. Мы голодали, поэтому постоянно ходили туда. А вы знаете, что там подавалось? На первое были так называемые щи, представлявшие из себя тарелку кипятка, в которой плавал кусочек капустного листа. На второе в железную миску бросали две ложки распаренной пшеницы, разжевать ее было невозможно. Потом, когда появились жвачки, они напоминали мне ту самую еду. И еще одна страшная, широко не озвученная тема послевоенного Воронежа, -– полчища крыс, которые заполонили город и были его владельцами. Они были жирные, нахальные, никого не боялись, на людей смотрели с презрением и жили повсюду, в том числе в нашем общежитии. Недавно, когда готовился сборник к юбилею вуза, мне позвонили и предложили как выпускнику что-то туда написать. Я предложил рассказать о забытой странице нашего студенческого быта. Но мне отказали в публикации. Как видите, и писателя, и почетного гражданина могут запросто оставить за бортом общего повествования. Цензура в каком-то виде сохраняется.
-- Инициатором вашего выдвижения на звание «Почетный гражданин Воронежа» стал коллектив «Воронежского курьера». Насколько ценна для вас наша позиция?
-- «Курьер» я люблю и читаю практически с момента его появления. Ранее многие СМИ, что выходили как в Воронеже, так и в других городах, были просто-напросто скучны. Я сам какое-то время работал в газете. Но скучность публикаций была не по вине журналистов, просто такие приказы поступали сверху. Оттуда бдительно следили за тем, чтобы работающие в газете люди не отступали от линии партии. Простым языком говорить было нельзя, требовали писать по трафаретам и стандартам. Журналистам работалось невероятно трудно. Особенно ярким, острым, привлекающим к себе внимание. Отдельные единицы как-то пробивались. А «Курьер» появился в другое время, в иную эпоху. С первых его номеров было впечатление, что прессу будто бы спрыснули живой водой и газета наконец заговорила другим языком о вещах, о которых раньше молчали. «Курьер» долгое время был одной из лучших, ярких, интереснейших местных газет. Очень нравилась мне деятельность Дмитрия Дьякова. Он был настоящим, необычным редактором, если сравнивать его с редакторами прошлых времен. Они сами тогда ничего не писали, не могли. В основном занимались политическим цензорством. А Дмитрий работал активно, показывая пример другим. Я всегда с интересом читал то, что он писал о войне. Испытал чувство печали, когда он ушел из газеты. Но и сейчас «Курьер», в общем-то, содержателен, есть что почитать. Он находится на уровне выше хорошего. По-прежнему остается в Воронеже одной из самых ярких газет. Я признателен «Курьеру» за то, как много он дал мне в процессе чтения за годы своего существования. Я благодарен за доброе отношение ко мне лично. Иногда я печатался на ваших страницах. У меня никогда не было с вами споров, разногласий. Всегда находил в сотрудниках друзей, и они всегда находили для меня место на полосах газеты.
-- Насколько, по вашему мнению, современная литература отражает те процессы, что происходят в России в целом и в Воронеже в частности?
-- Такой вопрос надо задавать социологам крупного масштаба, которые не то что ежеминутно, а ежесекундно держат руку на пульсе времени. Думаю, на ваш вопрос вообще не ответит ни один писатель, классик он или нет. Во все времена люди думали о том, что происходит в стране, куда мы движемся. Вы же видите, как все началось и потекло. Произошло то, что даже не предвиделось, не было целью, а вышло из повиновения. Активизировались силы, которые выступили на историческую арену совершенно неожиданно для отцов перестройки, взяли все в свои руки и двинулись в неизвестном направлении. Вот и получили мы то, что имеем. Сказать, в какой стране мы живем, трудно. Что представляет собой наше внутреннее устройство? Оно зыбкое, оно постоянно меняется, оно нестабильно. Что-то происходит по воле людей, а что-то -- по воле обстоятельств. Движение истории всегда такое. В ней никогда не наблюдалось четкости. Возьмите всю историю советского государства: революции, выдвижения на историческую сцену тех фигур, которые становились краеугольными в происходящих в СССР процессах. Сколько всего было неожиданного и непредсказуемого.
-- Что вы скажете горожанам на церемонии вручения премии?
-- На церемонию я не пойду, поскольку у меня нет физической возможности. Я уже год не выхожу из дома, потому что стал плохо видеть. Практически утратил способность читать, писать. Поговорил с председателем правления нашей писательской организации Виталием Жихаревым, чтобы он получил награду за меня. А потом в нашем Союзе устроим семейный праздник среди небольшого количества людей.
Беседовал Павел Лепендин.
-- Юрий Данилович, вы уроженец Воронежа, посвятивший свою жизнь и творчество нашему городу, воевавший за него и всех его жителей. Насколько вам дорого то, что ваш вклад в культуру оценен званием «Почетный гражданин»?
-- Я не имею ясного представления, что оно собой представляет. Среди моих знакомых почетных граждан нет. Какая-то информация до меня доходит, но соответствует ли действительности, не знаю. Конечно, звание должно доставлять радость. А я, кстати, уже в третий раз был в числе выдвинутых на соискание «Почетного гражданина». Впервые меня представляли десять или двенадцать назад. Я тогда был здоров, активен, работал. С таким званием можно добиться целей, которые поставлены. А у меня всегда были мысли стараться приносить пользу и городу, и людям. Если бы у меня оно было, когда мы с Олегом Ласунским вели борьбу за дом Ивана Бунина, который обрекли на снос, все дело бы решилось гораздо быстрее, с меньшими физическими и эмоциональными затратами.
-- Вы ветеран войны, известный в России писатель. У вас есть и награды, и лауреатства. Каково ваше к ним отношение?
-- Один известный французский писатель дважды отказывался от ордена Почетного легиона. Он удивлялся: «Зачем в искусстве награды?». Кто может определить ценность, например, романа «Война и мир»? А те из творцов, кто отказывался от наград в живописи, литературе, -- они не были сумасбродами. То была их принципиальная позиция. Но награды существуют, и многие люди, получая их, естественно, радуются. Приятно быть кем-то оцененным. Но в то же время я всегда относился с некоторым скепсисом к различного рода премиям. Ведь сколько мы помним произведений советского времени, которым незаслуженно вручались награды и премии. Рассмотрение лауреатов, скажем мягко, было делом не совсем честным и объективным. Я, например, Премию имени Горького получил только с третьей попытки. Когда меня выдвинули в первый раз, накануне объявления списка лауреатов, мне уже стали звонить с поздравлениями из Москвы из редакций «Литературной газеты», «Литературной России», из правления Союза писателей. А премию присуждал Совет министров. На следующий день вышла газета, и моего имени там нет. Зато есть какая-то неизвестная мне женщина, которая якобы детская писательница, и ей за какой-то никому не знакомый роман присудили премию. Я потом спрашивал у старших товарищей по писательскому цеху мнение о ней. Никто, как оказалось, ее не знал.
-- Воронежская тема красной нитью проходит через большинство ваших произведений. Есть что-то такое, о чем пока не написано?
-- О том, что не написано, можно говорить часами. Конечно, я, как и каждый писатель, о чем-то сказать не успел. Часто вспоминаю, например, о том, что в Воронеже во время войны у меня сгорел аттестат за среднюю школу. Конечно, можно было его восстановить. Но тратить время, хлопотать, искать бывших учителей, которые могли бы подтвердить, что я действительно учился в школе, не хотелось. Я отнесся к вопросу небрежно, ведь было столько потерь, столько было утрачено, что восстановить все не представлялось возможным. И я как-то обошелся без аттестата. Но все-таки жаль: десять лет упорной учебы остались как бы без свидетельства о ней. У нас были серьезные экзамены. Не знаю, как сейчас их сдают, насколько высоки требования, волнуются ли экзаменуемые так, как волновались мы. Нам преподавали такие предметы, что потом, когда я выступал в школах и перед учителями, и перед учениками, мне многие даже не верили. Например, астрономия у нас была с обязательными занятиями под открытым небом. Ночью нас собирали, выводили на улицу. Мы рассматривали звезды, запоминали созвездия, следили за полетом комет. Нам преподавали геологию и минералогию. Учитель мог дать на экзамене какой-нибудь камень, а ученикам надо было назвать его, рассказать о его происхождении. У нас было много уроков литературы. Мы выходили из школы грамотными людьми. А сейчас я все чаще слышу, что литература сведена до минимума. Учащиеся не читают то, что раньше обязательно входило в программу. Ну как можно было не прочитать «Войну и мир» Льва Толстого? Учитель мог спросить: «Ты помнишь такой-то эпизод? Вот начинай с него и рассказывай, что было дальше».
Помнится мне и послевоенный Воронеж, годы учебы в пединституте, куда я поступил в 1944 году после ранения. Столовая нашего учебного заведения находилась на проспекте Революции. Мы голодали, поэтому постоянно ходили туда. А вы знаете, что там подавалось? На первое были так называемые щи, представлявшие из себя тарелку кипятка, в которой плавал кусочек капустного листа. На второе в железную миску бросали две ложки распаренной пшеницы, разжевать ее было невозможно. Потом, когда появились жвачки, они напоминали мне ту самую еду. И еще одна страшная, широко не озвученная тема послевоенного Воронежа, -– полчища крыс, которые заполонили город и были его владельцами. Они были жирные, нахальные, никого не боялись, на людей смотрели с презрением и жили повсюду, в том числе в нашем общежитии. Недавно, когда готовился сборник к юбилею вуза, мне позвонили и предложили как выпускнику что-то туда написать. Я предложил рассказать о забытой странице нашего студенческого быта. Но мне отказали в публикации. Как видите, и писателя, и почетного гражданина могут запросто оставить за бортом общего повествования. Цензура в каком-то виде сохраняется.
-- Инициатором вашего выдвижения на звание «Почетный гражданин Воронежа» стал коллектив «Воронежского курьера». Насколько ценна для вас наша позиция?
-- «Курьер» я люблю и читаю практически с момента его появления. Ранее многие СМИ, что выходили как в Воронеже, так и в других городах, были просто-напросто скучны. Я сам какое-то время работал в газете. Но скучность публикаций была не по вине журналистов, просто такие приказы поступали сверху. Оттуда бдительно следили за тем, чтобы работающие в газете люди не отступали от линии партии. Простым языком говорить было нельзя, требовали писать по трафаретам и стандартам. Журналистам работалось невероятно трудно. Особенно ярким, острым, привлекающим к себе внимание. Отдельные единицы как-то пробивались. А «Курьер» появился в другое время, в иную эпоху. С первых его номеров было впечатление, что прессу будто бы спрыснули живой водой и газета наконец заговорила другим языком о вещах, о которых раньше молчали. «Курьер» долгое время был одной из лучших, ярких, интереснейших местных газет. Очень нравилась мне деятельность Дмитрия Дьякова. Он был настоящим, необычным редактором, если сравнивать его с редакторами прошлых времен. Они сами тогда ничего не писали, не могли. В основном занимались политическим цензорством. А Дмитрий работал активно, показывая пример другим. Я всегда с интересом читал то, что он писал о войне. Испытал чувство печали, когда он ушел из газеты. Но и сейчас «Курьер», в общем-то, содержателен, есть что почитать. Он находится на уровне выше хорошего. По-прежнему остается в Воронеже одной из самых ярких газет. Я признателен «Курьеру» за то, как много он дал мне в процессе чтения за годы своего существования. Я благодарен за доброе отношение ко мне лично. Иногда я печатался на ваших страницах. У меня никогда не было с вами споров, разногласий. Всегда находил в сотрудниках друзей, и они всегда находили для меня место на полосах газеты.
-- Насколько, по вашему мнению, современная литература отражает те процессы, что происходят в России в целом и в Воронеже в частности?
-- Такой вопрос надо задавать социологам крупного масштаба, которые не то что ежеминутно, а ежесекундно держат руку на пульсе времени. Думаю, на ваш вопрос вообще не ответит ни один писатель, классик он или нет. Во все времена люди думали о том, что происходит в стране, куда мы движемся. Вы же видите, как все началось и потекло. Произошло то, что даже не предвиделось, не было целью, а вышло из повиновения. Активизировались силы, которые выступили на историческую арену совершенно неожиданно для отцов перестройки, взяли все в свои руки и двинулись в неизвестном направлении. Вот и получили мы то, что имеем. Сказать, в какой стране мы живем, трудно. Что представляет собой наше внутреннее устройство? Оно зыбкое, оно постоянно меняется, оно нестабильно. Что-то происходит по воле людей, а что-то -- по воле обстоятельств. Движение истории всегда такое. В ней никогда не наблюдалось четкости. Возьмите всю историю советского государства: революции, выдвижения на историческую сцену тех фигур, которые становились краеугольными в происходящих в СССР процессах. Сколько всего было неожиданного и непредсказуемого.
-- Что вы скажете горожанам на церемонии вручения премии?
-- На церемонию я не пойду, поскольку у меня нет физической возможности. Я уже год не выхожу из дома, потому что стал плохо видеть. Практически утратил способность читать, писать. Поговорил с председателем правления нашей писательской организации Виталием Жихаревым, чтобы он получил награду за меня. А потом в нашем Союзе устроим семейный праздник среди небольшого количества людей.
Беседовал Павел Лепендин.
