От редакции
Иван Николаевич Шамрин - один из немногих оставщихся в живых ветеранов Великой Отечественной войны. Его воспоминания - уникальный документ целой эпохи, охватывающий промежуток с 30-х годов прошлого столетия и до начала 80-х годов. Самое ценное в этой рукописи - военное время. Юный Ваня Шамрин, крестьянский сын, застал оккупацию немецко-фашистскими захватчиками родного села Нижний Ольшан и Острогожска. Иван Николаевич подробно описывает сельский быт в годы оккупации и освобождение малой родины Красной армией.
Большая часть книги ветерана посвящена воспоминаниям на передовой. Это та самая «окопная правда», которую без прикрас отобразили в своих произведениях писатели-фронтовики Виктор Астафьев, Фёдор Абрамов, Юрий Нагибин, Василь Быков, Григорий Бакланов и другие.
Конечно, Ивана Николаевича Шамрина не назовёшь писателем. Но его документальное свидетельство войны, возможно, станет для многих читателей открытием.
Иван Николаевич Шамрин воевал в 41-й Гвардейской стрелковой краснознамённой ордена Суворова II степени дивизии, на 1-м Белорусском фронте, которым вначале командовал генерал армии Константин Рокоссовский, а с ноября и до конца войны - Маршал Советского Союза Георгий Жуков. Среди наград ветерана - медаль «За Отвагу» - за прорыв обороны и боевые действия южнее города Ковель, орден «Красная Звезда» за участие при прорыве обороны немцев южнее Варшавы, орден «Отечественная война» II степени - за участие при прорыве обороны немцев и взятие Берлина, медали «За Победу», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина».
Мемуары Ивана Шамрина мы будем публиковать частями. А пока предлагаем нашим читателям ознакомиться с первыми главами этой книги, повествующими о нелёгком крестьянском быте в довоенное время.
Воспоминания гвардии сержанта Шамрина Ивана, ч.1
Уже много по давности лет забылось, так как мы всё дальше и дальше уходим от военных лет. Взрослыми стали мои дети, выросли уже внуки. Для них война – это наши воспоминания о жестокой многолетней битве, в которой я был непосредственным участником. Прочти и узнаешь, как мы жили в начале ХХ века.
Малая родина
Село, в котором я родился, называется Нижний Ольшан. Оно расположено по берегу реки Тихая Сосна, которая течёт в юго-восточном направлении. Начало села идет по одной улице и постепенно разветвляется на 2, 3 и 4 улицы. Этот почти треугольник с другой стороны ограничивает линия железной дороги, идущей на юго-восток. Неподалеку от нашего села были две станции: в четырех километрах от Нижнего Ольшана было Инютино, а еще дальше, в пяти километрах, - Засимовка.
По рассказам старожилов, село возникло после переселения с Украины разной голытьбы, беженцев, пострадавших от набегов монголов и татар. В этот период из Запорожской сечи было переселено 1200 семей казаков, которые поселились на передовом посту с крепостными стенами. Крепость была названа Острогожском.
В моём детстве река Тихая Сосна была широкая и глубокая, с чистой водой. Сейчас она обмелела, и ее можно перейти в любом месте. Река имела обширные болота с непроходимыми камышами и большими заливными лугами. В конце огородов было много верб и немного ольхи.
В селе было две паровые мельницы и одна ветряная. Мельницы, кроме муки, еще и рушили (рушить – очищать зерно, перерабатывая в муку - прим.Ред.) просо на пшено, выдавливали из подсолнечных семечек масло. Всякое крестьянское ремесло было хорошо развито: в селе жили кузнецы, бондари, портные, валяльщики валенок, столяры и плотники, умельцы вить из конопли верёвки, шорники (мастера, изготавливающие конскую упряжь - прим.ред.) и другие.
Земля в селе, в основном чернозём, – вся находилась за линией железной дороги. Нужно заметить, что около каждой усадьбы были земельные участки размером в один гектар. Семьи были большие, все селяне кормились и одевались с земли, поэтому трудились все - от малого до старого.
Каждый двор держал скот и птицу. Излишки продукции продавались на сельском рынке и в Острогожске. Село имело хорошую церковь, обсаженную деревьями, и красивую ограду. Церковь работала до 1939-1940 годов, а потом была закрыта. Иконы и часть утвари разобрали селяне по домам, колокола сбросили, но один небольшой колокол оставили - он звонил только при пожаре. Около церкви стояли две построенные из кирпича земские школы, одна из которых имела кухню и небольшую столовую, где готовили и кормили учеников начальных классов. Я тоже ел здесь во время большой перемены, которая длилась 20 минут. Ели мы пшённые, гороховые и чечевичные супы и к ним по маленькому кусочку хлеба. В праздничные дни в столовой готовили кисели, каши, булочки. Все мы с удовольствием туда бегали. Позднее, уже при советской власти, рядом с нашей школой построили еще две.
Наше село было большое, около 800 домов, поэтому здесь было много детей. Напротив школы и магазина была площадь с большой трибуной. В праздничные дни, а часто и в выходные, на площади собиралось много народа, играли духовой и струнный оркестры. Люди играли на баяне, скрипке, мандолине, гитаре и балалайке. Кстати, на мандолине отменно играл наш сосед, который был старше меня.
Нам, пацанам, всегда было весело и хорошо. У нас был хлеб, молоко, одевались мы в одежду в основном из холстины. До политики нам не было никакого дела. Газет и радио не было, нервы были в порядке. Да мы были слишком малы…
Род Шамриных
Когда наш род Шамриных появился в селе Нижний Ольшан, мне доподлинно неизвестно. Когда я еще учился в школе, вопросом, откуда мы, Шамрины, прибыли и откуда тянется наша родословная, никто не интересовался. Причина тому проста: мои предки были неграмотные, в лучшем случае малограмотные.
Например, моя мама, её сёстры и бабушки – Евгаи Мария – не могли даже расписаться, а дедушка Алёша писал и читал. Его грамоте научили в царской армии - он служил в кавалерии. Остальные родственники более молодого возраста перед революцией учились в церковно-приходской школе. Многие учились после революции в ликбезах, которые представляли собой вечерние школы для взрослых. Жизнь-то проходила тогда без книг, газет, радио, и шла та жизнь тихо, спокойно, в семейных хлопотах и большом труде на земле.
Наш род Шамриных был не особенно большой. Я застал в живых прадедушку Макария, у которого было пятеро сыновей. Три из них погибли в революцию под станцией Алексеевка, когда Юденич и Деникин отступали от Воронежа. После того как конница белых порубила солдат Красной армии, в живых остались мой дед Алексей Иванович да его брат Иван Иванович. У Ивана Ивановича были парализованы ноги: осенью 1927-1928 годов он доставал мочёную коноплю из холодной реки, простудился, и его парализовало.
Наш род Шамриных был не особенно большой. Я застал в живых прадедушку Макария, у которого было пятеро сыновей. Три из них погибли в революцию под станцией Алексеевка, когда Юденич и Деникин отступали от Воронежа. После того как конница белых порубила солдат Красной армии, в живых остались мой дед Алексей Иванович да его брат Иван Иванович. У Ивана Ивановича были парализованы ноги: осенью 1927-1928 годов он доставал мочёную коноплю из холодной реки, простудился, и его парализовало.
У моего дедушки была дочь Варвара, мой отец Николай, его братья Андрей и Илья. Варвара, которая была старше всех, уехала в Шатуру, что под Москвой, работать на торфоразработках. Там вышла замуж, и больше я ее никогда не видел. Сын Фёдор добровольно уехал в село Кривую Поляну строить коммуну. Он был заведующим овцефермой, а потом позже уехал туда и отец с Андреем и Ильей. Вначале дела в коммуне шли хорошо, а в 1936 году, во время голода и большого неурожая, в коммуне подохло много скота, в том числе и овец. Фёдора судили, дали пять лет, он умер в Сибири на лесоповале. А Алексей Иванович с сыновьями и снохой (а у нее было двое ребят, Николай и Иван), купил поповский дом у турка, где и поселился вместе со снохой. Дом был на две семьи. Сноха Мария потом взяла к себе жить бездомную сестру Дарью, с которой и прожила до последних дней. Сын снохи Николай потом окончил Саратовское танковое училище, дослужился до подполковника, а после конфликта на острове Даманский был демобилизован и поселился в Сухуми. У него были сын и дочь, потом он забрал к себе стариков, мать и тётку. Его брат Иван служил в Германии прапорщиком строительной части. Потом часть вывели, и они строили олимпийскую деревню в Москве. Иван получил квартиру. У него была дочка.
У Андрея было двое сыновей, а сам он работал на машинно-тракторной станции трактористом. Его же брат Илья демобилизовался и сразу уехал в Волгоград. Там женился, получил квартиру, переманил туда Андрея с семьей. Они там жили в достатке – потому что умели работать. Таким образом, отец и мать уже в возрасте остались одни. Дом, где они жили, находился напротив клуба. Жить там было очень шумно.
Когда мы с Васей учились в школе, а это было почти рядом, то особенно я любил бегать к бабушке Море (Марии) за вкусными блинами и другими угощениями. Это полноватая, невысокого роста женщина с тихим голосом, нас очень любила.
Деревенский быт. Плетенухи и столбянки
Семьи в то время были большие, потому что женатые сыновья вместе с семьями жили с отцом. Отделить сына от отца было настоящей проблемой – для его семьи приходилось строить новую хату. В нашем селе хаты назывались плетенухами и саманками. (Плетенуха – вид мазанки, в которой вместо каркаса используются ореховые прутья - прим.Ред.). Саманки – глиняно-соломенные хаты. Резаную солому, смешанную с глиной, заливали в большие брикеты, которые затем высушивали на солнце. После того как высохшие глиняные блоки были готовы, начиналось строительство стен. В этом случае крыша укладывалась на столбы, делалась обвязка брёвен - тогда крыша и стены держались крепко между столбами.
Моя мама, Екатерина Филипповна Хабарова-Шамрина родилась 10 августа 1900 года в селе Веретье, что в семи-восьми километрах от Нижнего Ольшана. Семья, в которой родилась мама, была большой – в ней было четыре мужчины и три женщины. Все мужчины, Иван, Егор и Василий, отслужили в армии, а за 5-7 лет до войны поженились. С появлением детей, каждый отделился в построенные хатёнки. Но чтобы их построить, всем приходилось отработать в лесничестве зиму, чтобы заработать лес на столбянку(столбянка – дом, каркас которого состоит из столбиков – прим.ред.). Пётр остался жив, Егор и Василий погибли в боях, а их жёны, у каждой из которых было по двое малых детей, так и остались жить в этих плетенухах до последних дней своей жизни. Лес от них был очень далеко, заработать на дрова было некому, вот и мёрзли они все зимы, трепали свою судьбу в страшной бедноте.
Отец моей мамы Филипп умер в 1922 году от тифа. Кроме тифа, в 1922-1923 годах был ужасный голод, умерло много людей. Моя мама с подружкой поехали поездом в Краснодарский край заработать зерна для посева. Они работали у богачей осень и зиму, а весною привезли зерно. Зерна хватило не только на семью мамы и ее подруги, но и на всех нуждающихся. Все соседи взяли столько зерна, сколько могли унести. Этот год был урожайным, и все зажили. В этом же 1923 году мама вышла замуж за моего отца Николая Алексеевича Шамрина.
Крестьянская еда: «мамалыга», свёкла и конопля
Отец мой родился в 1904 году. В его семье было четверо сыновей и одна дочь. Мой отец жил со своим отцом одной семьей, а в 1923 году женился на моей маме и только в 1932-1933 годах отец с дедушкой начали строить новый дом из вербы. Верба в моем детстве вырастала необыкновенной толщины. При советской власти вербы разрешили рубить на строительство домов. Вот и наш дом был из неё построен. Он по сей день стоит в хорошем состоянии.
Наша семья – мама, папа, Вася, я и сестричка Рая - переселились из дедушкиной мазанки в деревянный дом. Однако счастья новый дом нашей семье не принес. Зимой все мы заболели корью, Рая умерла, в живых остались только мы с Васей.
В следующем году вслед за моим отцом женился его брат Фёдор, а сестра Варвара завербовалась на торфоразработку в Шатуру под Москвой и уехала. Спустя какое-то время дедушка, Фёдор с семьёй и его сыновья Андрей и Илья уехали в местечко Кривая Поляна в созданную советской властью коммуну.
Мой отец работал на железной дороге рабочим. Работал и учился заочно. Позже он сдаст экзамен и станет бригадиром по ремонту путей. Жилось нам хорошо, мама всегда была дома, мы учились. С продуктами было очень плохо: в то время были плохие урожаи, к тому же комбедчики(«комбед» - комитет бедноты, орган Советской власти в сельской местности в годы «военного коммунизма» - прим. Ред.) забирали силой излишки зерна. Но наш отец на работе получал семейную карточку на продукты и топливо - уголь, дрова (старые шпалы).
Во время строительства и в период постройки дома дедушка и отец держали лошадь, на ней возили брёвна, глину, зимой возили с реки камыш. Наш дом был крыт камышом – в то время это было модно, да и дому было тепло. Позже лошадь отдали в сельхозартель. На лошади мы пахали огород, а он был большой – 60 соток. В огороде был большой сад и криничка для полива растений.
В огороде мы сажали всё: картошку, кукурузу, много кормовой и сахарной свёклы. Кормовая свёкла шла на корм скоту, а из сахарной мы варили компоты, кисель и «мамалыгу». Рецепт ее прост: в отваре свеклы варились сушёные фрукты, затем свёклу вытаскивали и добавляли ржаную муку. Все это ставили доходить в печь.
Сажали морковь, лук, мак, много арбузов и дынь, а также сеяли много конопли. Дёрганец конопли (дёрганец - мужское растение конопли с тонким стеблем, из которого вырабатывается волокно - прим.ред.) убирали в июле, а пенёк - в сентябре. Коноплю дёргали с корнями и вязали в небольшие пучки. Пучки сушили, из дёрганца молотили семя, а из семени делали конопляное масло. Кроме того, из конопляного семени делали муку: сначала слегка поджаривали его, потом толкли в ступе. Из муки делали сметану и ели её с блинами – было вкусно. И никто в то время не слышал, что конопля – это наркотик. Конопля кормила людей, одевала их, и работы с нею хватало почти на весь год.
Кроме того, из конопли делали пряжу. Но предварительно растение замачивали. На берегу озера строили плот из снопов конопли, потом плот затаскивали волоком в воду и топили его, положив сверху большой груз. Конопля замачивалась в воде 5-6 недель: у нее должен был сгнить стебель, а волокно от него отслоиться. Доставали коноплю из воды глубокой осенью. Человек залезал в воду и выбрасывал по 2-3 снопа на берег. Вот тут-то мужчины хватали всякие хвори. Далее коноплю сушили, потом мяли на мялке – отделяли волокно от стеблей и от кострыки(древесинные части стебля – прим. Ред). Оставшийся пучок волокон вязали в «куклы». Хорошее волокно, которое шло на гребень прялки, называлось намыкой. Его чесали на большом (ширина 35-40 см) гребне и пряли в нитку. Отходы конопли – хлопья – тоже шли в дело, из них пряли толстую нитку, добавляли нити из овечьей шерсти и ткали всякие половики, дорожки, ложники вместо заводских одеял, шерстяные халаты для зимы, из холста, расшивали цветной ниткой, шили скатерти, покрывала, расшитые рушники, рубашки. Из холста шили постельное и нательное белье. Холст красили в разные цвета и шили рубашки, брюки, жилеты и всякие «холодайки».
У нашей мамы был ткацкий станок, который она ставила на кухне. Она пряла всю зиму, а весной, в марте, начинала ткать холсты. Очень хлопотное дело - сделать из основы ниток длиной в 35-40 метров этот жгут, накрутить на вал, уровнять натяжение ниток и по одной ниточке заправить в бёдро. Мама ткала всю весну. Потом я и Вася всё лето белили холсты. Для сравнения, длина одного холста - пять-шесть метров. Мама наткёт, бывало, от четырёх до шести холстов. Холст вымачиваешь в озере, а потом положишь на травку на солнышко – и сушишь, и так целыми днями. Зимою же холсты замачивали в комнате и выносили на мороз. От мороза холсты так вымораживались, что становились белыми и мягкими.
Уход отца
(продолжение следует)
