В новом корпусе Воронежской академии искусств (Мариинская гимназия, бывший дом офицеров) продолжаются театральные читки – как утверждают организаторы, самостоятельный жанр театрального искусства. «Читка расширяет формат театрального представления, являя вариант спектакля, в котором актеры уже играют, но делают это, не интерпретируя замысел пьесы, а представляя сам текст». Проект является плодом сотрудничества фестиваля «Чернозем» и ВГАИ, ректор которой Эдуард Бояков подобрал семь главных, на его взгляд, произведений современной драматургии.
В четверг в зале Мариинской гимназии, в частности, дали читку по пьесе Вячеслава Дуренкова «Экспонаты». Дуренков – известный драматург «новой волны», лауреат многих премий, сотрудничающий с известными европейскими театрами. Его пьесу «В черном-черном городе» воронежский Камерный театр поставил более десяти лет назад.
Постановщик читки – известный актер и пока менее известный режиссер Камиль Тукаев, актеры – студенты ВГАИ, слегка разбавленные профессионалами из московского театра «Практика». К слову, нельзя сказать, чтоб была сильно заметка разница между воронежскими студентами-театралами и их московскими состоявшимися коллегами.
Время действия «Экспонатов» обозначено как «наши дни», хотя, судя по всему, В небольшой, умирающий провинциальный город Полынск приезжают авантюристы, которые предлагают местным жителями нарядиться в костюмы начала ХХ века, сменить обстановку в своих домах под ту же эпоху и принимать туристов из Москвы. Зрителю стразу дают понять, что затея безнадежная, а ее организаторам важно «сдать проект» и поскорее уехать. Но важно не это, а – готовы ли люди стать живыми экспонатами, гулять по площади в псевдонародных костюмах или пустить праздно глазеющих в собственные дома?
Лично у меня живой музей ассоциируется в первую очередь с «Удушьем» Чака Паланика:
…Как только Денни наклоняется, его парик падает в грязь. Две сотни японских туристов хохочут. Кое-кто подбирается ближе, чтобы снять его бритую черепушку на видеокамеру. Я говорю:
- Извини, - и подбираю парик. Он уже далеко не белый и изрядно попахивает. Что, впрочем, и неудивительно - вся площадь записана псами и буквально тонет в курином дерьме.
Вот он я - оплот колониальной Америки первых лет. Чего только люди не делают ради денег. На краю городской площади стоит лорд-губернатор колонии, достопочтенный Чарли. Стоит, наблюдает за нами. Руки скрещены на груди, ноги расставлены футов на десять. Молочницы деловито снуют по площади с ведрами молока. Сапожники, как и положено, тачают сапоги. Кузнец стучит молотом по наковальне, на которой - все тот же кусок металла. Он, как и все остальные, упорно делает вид, что не смотрит на Денни, который опять угодил в колодки - у позорного столба в центре площади.
- Поймали меня, я жвачку жевал, - говорит Денни, обращаясь к моим ногам.
Лорд-губернатор следит за нами на предмет выявления исторически неуместного поведения, чтобы поставить вопрос на городском совете об изгнании нас с Денни из города. Нас просто выведут за городские ворота и бросят там, беззащитных и безработных, на растерзание дикарям-индейцам.
Вероятно, бывают исторические городки, устроенные энтузиастами-историками, где совсем другая обстановка и отношения, но, нет сомнений, работа в предполагаемом музее в Полынске очень плохо сочетается с человеческим достоинством. А у полынцев оно есть. Несмотря.
Персонажи «Экспонатов» и многие сцены выглядят гротескно, заставляя подозревать, что автор умышленно собрал вместе стереотипы благополучных жителей мегаполисов об ужасном, отвратительном Замкадье. Хотя Вячеслав Дуренков родился и вырос в маленьком городке в Брянской области (вероятно, похожем на Полынск), а живет и работает в Тольятти, не самом гуманитарном городе России. Так что про Замкадье он знает достаточно и достоверно.
Но даже другом замкадышу (например, мне) нравы и быт Полынска кажутся чрезмерно жуткими. Безнадега, тоска, пьянство, уродливые мысли и разговоры, бессмысленные поступки. Великий мастер сатиры Салтыков-Щедрин предостерегал коллег-современников от избыточного натурализма, в результате которого «выйдет рыло косое, подрезанное, не человек, а компрачикос». Но здесь ничего другого выйти и не могло.
Неизвестно, были ли в средневековой Европе компрачикосы, похитители детей, делающие их них карликов, кастратов и других цирковых уродов («Экспонаты»), но в условном Полынске и прочих российских полынсках их немало. На протяжении пьесы показано, как последовательно калечат людей нескольких поколений несколько эпох подряд. Про одного из второстепенных персонажей, парализованного деда, говорят, что в юности, будучи комсомольским активистом, он вместе с товарищами сжег в избе упрямого священника (дан намек, что поэтому его и парализовало в старости). А потом он героически воевал в Великой Отечественной.
- А мой дед тогда спекулянтом был, - рассказывает другой герой пьесы, - у него семья – восемь человек, и все выжили. Я раньше стыдился, а теперь думаю: может, он и есть настоящей герой – восемь человек, и все выжили.
- Я знаешь, за что воевал? Я жить хотел… - говорит еще один персонаж, вечно пьяный, но бодрый ветеран войны.
Когда, кто и как калечил мысли и чувства полынцев? Коммунисты, приватизаторы, исторические загибы и жизненные обстоятельства? Все вместе. «Жизнь». Но результат очень достоверен.
«Наши дни» - еще этап калечения и мучительства. С жителями Полынска поступили именно так, как описал Паланек: «просто выведут за городские ворота и бросят там, беззащитных и безработных, на растерзание дикарям-индейцам». Единственное занятие – работа на консервной фабрике на территории бывшей церкви. Единственный магазин с водкой и окаменевшими шоколадками принадлежит одному из героев, Зуеву, который согласился быть «генерал-губернатором» живого музея. Мечта самой продвинутой из местных, экскурсовода Вали, выужена из заплесневелого, как та шоколадка, глянца – с утра полежать в джакузи, а потом надеть белый халат. Если бы у нее была страничка в соцсетях, там наверняка были бы «эротические» фото на фоне ковра. Собственно, «дикарь-индеец», бывший мент, приехавший в Полынск с «музейным» проектом, такая же жертва компрачикосов, как и остальные.
Тем не менее, превратить полынцев в цирковых уродцев не удалось. У них есть и чувство собственного достоинства, и семейные ценности (о которых сейчас много говорят люди, от любой культуры и ее ценностей далекие), и человеческая солидарность, жизнелюбие и юмор. Любовь и надежды. Правда, часто перечисленное принимает дикие формы и ведет к диким поступкам. Но «они хотя бы пытаются», в отличие от многих гораздо более благополучных людей.
И, кстати, интересно, какими будут пьесы о российской провинции через пятнадцать-двадцать лет. В смысле – про эту современность. Все-таки литература осмысляет и выражает содержание, настроения, мечты и идеи с заметным запозданием – не газета. Будем исходить из того, что такие пьесы будет о чем писать, кому писать и кому ставить.
