В только что вышедшем в Москве эпистолярном дневнике классика военной прозы Виктора Астафьева «Нет мне ответа…» читаем: «Из Краснодара я подался в Воронеж, где не бывал никогда, и хорошо пожил почти три дня у Юры Гончарова. Есть у него своя машина. Поездили, посмотрели. Юра воевал под Воронежем, повозил меня по местам боев. И то, что я там увидел, опять хлестануло меня по голове и сердцу. На местах боев до се валяются косточки русские и летают тучи воронья… Ах, господи, какое у нас постоянство в равнодушии к тем, кто отдает Родине и народу все, и какое заботливое кокетное отношение к тем, кто языком болтает, крутится на глазу и шкоду всякую делает, кто вошью ползает по больному телу и без того искусанного народа - тем все и заботы и блага».
Приведенные строки Виктор Петрович написал в 1967 году, сразу после того как побывал в гостях у воронежского товарища и литературного единомышленника. С тех пор прошло 45 лет. Так и не победив равнодушия, почти ушло поколение, выигравшее Великую Отечественную войну. Пережила его вызывавшая ярость писателя вошь.
70 лет назад в Воронеж пришли оккупанты. О 212 днях их пребывания написано много всякого. В основном - о сражениях, о геройстве защитников города и о кровавых преступлениях оккупантов. Реже - о трусости воронежского руководства, сбежавшего из города задолго до прихода сюда врагов, о подлости и низости военного командования, сорившего бойцами, как песком на тех же чижовских холмах, с которых немцы расстреливали наших солдатиков, как в тире.
Но есть в оккупации одна тема, о которой почти не говорят. Всем известно, что, когда в Воронеж вошли солдаты вермахта, в городе оставались люди, которых немцы вскоре отсюда выгнали. Оккупанты вошли в Воронеж 7 июля 1942 года. Покинуть же город его жителям, согласно приказу немецкого коменданта, надлежало с 24 июля по 10 августа. Как вспоминают очевидцы, то был первый приказ, который никто из горожан не захотел выполнить - зачем уходить от своих мест, квартир, вещей! Тогда фашисты написали новый приказ о выселении, в котором объявили, что самовольно оставшиеся в домах будут считаться партизанами и расстреливаться на месте. Срок выселения сдвинулся на несколько дней. То есть изгнание жителей города началось в первых числах августа и продолжалось около трех недель. Получается, что воронежцы прожили под оккупантами месяц-полтора.
Насколько мне известно, ответить на вопрос, что им удалось пережить, попытался лишь один человек - писатель Юрий Гончаров. Тот самый приятель Виктора Астафьева, с которым они объехали места воронежских боев. В повести «Огненное лето», впервые опубликованной в 11-м номере журнала «Подъем» за 1982 год, Гончаров так описывает жизнь города: «На всех улицах жители сидели по щелям, выкопанным в земле, в сарайных погребах или домовых подвалах, наведывались в свои квартиры лишь за самым необходимым. Жизнь стала пещерной, с масляными каганцами, когда наверху день и свет солнца, с постоянной заботой о воде, как бы подольше растянуть ее запасы, чтобы не идти на реку под пули. Еще страшнее пуль там мертвецы, лежащие по всему берегу, раздутые гниением, издающие такой смрад, что достаточно одного вздоха - и кружится голова, тошнота подкатывает к горлу. Никто из подвальных обитателей далеко не отлучался, все имели самое смутное представление о том, что делается в городе, на окраинах, где идут бои».
В свое время мне довелось беседовать с некоторыми из тех, кто оставался в Воронеже, когда сюда пришли фашисты. Их рассказы потрясают, а порой и переворачивают сознание жестокой правдой очевидца. Вот некоторые фрагменты из воспоминаний участников тех событий, записанные мною в разные годы:
-
Когда немцы вошли в Воронеж, половина населения уже покинула город. Прежде всего рабочие эвакуированных заводов и весь руководящий состав: коммунисты, чиновники, большие начальники. Они начали уезжать еще в мае. Вывозили все: мебель, посуду, сундуки с одеждой, тазы, фикусы… Из тех, кто остался, где-то третью часть составляли те, кто немцев ждал. Они говорили: «Вот придут немцы и все нам дадут. Поиздевались над нами коммунисты - хватит. Теперь у нас другая жизнь начнется». Ну и были обыкновенные горожане, которые до самого последнего момента надеялись, что наши войска Воронеж не сдадут. Среди таких - и наша семья. Мы решили уходить из города, когда на окраинах Воронежа уже появились немцы. Хотели переправиться через Чернавский мост, но на наших глазах его взорвали солдаты отступающей Красной Армии. Делать было нечего - мы вернулись.
-
Продуктов в Воронеже летом 1942 года было очень много. Все городские склады были завалены, поскольку до самого июня сюда везли и везли продовольствие из районов области. Когда все начальники из Воронежа сбежали, в городе начался самый натуральный грабеж. Выламывали двери магазинов, били витрины и выносили буквально все, вплоть до кассовых аппаратов. В нашем дворе одной семье удалось таким образом притащить в дом мешков двадцать муки и порядка десяти больших коробок сливочного масла. Они собирались долго жить под немцами.
-
У жиркомбината перевернули огромный котел с патокой, которая растеклась по асфальту. Родители давали детям ведра, которыми те зачерпывали патоку и тащили ее домой. Я сидела рядом с больной бабушкой и не могла отлучиться. Один соседский мальчик, который был в меня влюблен, схватил у нас на кухне ведро, сбегал к жиркомбинату и притащил нам патоку. Ее мы ели весь тот месяц.
-
Когда взорвали Чернавский мост, мы с мамой и тремя моими младшими братьями несколько дней жили прямо на набережной у одного кузнеца. Звали его, помню, дядя Коля. Потом решили вернуться домой. Немцы уже были в городе. Их присутствие было заметно сразу. На Манежной, прямо на воротах одного из домов, мы увидели пятерых повешенных. Все они были раздеты до нижнего белья. На улице Коммунаров лежал мертвый и уже разутый азиат, на которого кто-то надел табличку «Сталинский сокол». Поднялись на проспект - страшная картина: стоят обгоревшие трамваи, повсюду лежат лошадиные трупы… Зашли в магазин на улице Энгельса: все растащено и никого нет. Вообще в центре города не было ни одного человека! Пришли домой. Стоит одна голая кровать - и все. Никаких вещей, мебели, одежды, постели утащили соседи. Кстати говоря, так ничего и не вернули.
-
Июль 42-го был в Воронеже жарким. И впрямь огненное лето. Воды в городе не было. Весь водопровод был разбит обстрелами, который с левого берега ежедневно вели наши войска. Поэтому колонки на улицах не работали. За водой ходили к реке, которая была на месте нынешнего водохранилища. Походы были смертельно опасны. С левого берега часто стреляли по приближающимся к реке. И там было много трупов. Поэтому за водой старались ходить ночью. Потом уже мы узнали, что только что вышел сталинский приказ «Ни шагу назад!», по которому всех сдавшихся в плен считали изменниками. А мы же ведь остались на оккупированной территории.
-
Наши бомбили Воронеж страшнее немцев. Начали бомбить где-то дней через пять после начала оккупации. Тяжелые бомбардировщики ТБ-3 прилетали каждый день и сбрасывали огромное количество бомб. Причем у меня создавалось впечатление, что бомбы сбрасывали куда попало - лишь бы сбросить. Немцев, кстати, такие бомбардировки очень веселили. Они уходили в подвалы и что-то кричали оттуда. Один раз неподалеку от такого подвала мы играли с мальчишками. Началась бомбежка, и немцы позвали в подвал всех нас. Мы осторожно зашли туда. На нас никто не обращал внимания. Бомбежка кончилась - мы убежали.
-
Наши обстреливали Воронеж не только с воздуха. Ежедневно с левого берега по городу била наша артиллерия. Было страшно: снаряды летели буквально по головам с пронзительным звенящим визгом. Хотелось врыться в землю. Как оказалось, то были первые залпы наших «Катюш», о которых мы тогда попросту не знали.
-
Во время бомбежек мы с мамой спускались в большой погреб, выстроенный еще дореволюционным хозяином нашего дома. Погреб был во дворе, он был глубоким и выложенным по бокам кирпичом. Там собирались все жильцы нашего двора. В такие минуты, несмотря на жару, многие закутывались в теплые одеяла и молились. Среди нас был один-единственный мужчина - Никодим Евсеевич Никончук, гобоист Воронежского симфонического оркестра. Он был ужасно близорук и никогда не спускался в погреб. Стоял наверху у двери и, как он говорил, «слушал небо». Когда все стихало, давал нам знак: выходите, мол, отбой.
-
Ходили слухи, что немцы насилуют всех девушек подряд. Тогда наши воронежские красавицы что придумали: в палисадниках поспели ягоды, и многие наварили варенье. Так девушки, чтобы избежать немецкого насилия, начали поголовно мазать лицо вареньем. Пройдет день-два - и на лице образовывалась корочка, как при кожном заболевании. Немцы панически боялись экземы и обходили наших девушек стороной. Особенно впечатляюще выглядело лицо после малинового варенья: там же есть такие особенные крапинки, которые давали прямо-таки жуткий результат.
- Самым известным человеком, оставшимся в Воронеже в дни оккупации, был художник Александр Алексеевич Бучкури. Сейчас он считается лучшим воронежским художником за все время, но так было далеко не всегда. Лет десять-пятнадцать после освобождения Воронежа Бучкури считали едва ли не предателем, и упоминать о нем было нельзя. Ведь в дни оккупации он бесследно исчез, и никто не знал, как он вел себя в тот самый роковой для жителей города месяц. Уже потом, в конце 50-х, Бучкури как бы реабилитировали: о нем разрешили писать, и его картины выставили в музее. Тогда же официально утвердили и обстоятельства его гибели. Руководство Воронежа начало многолетнюю борьбу за звание «Город-герой», что потребовало сотворение особых героических мифов. В том числе и об оккупации.
В августе 1942 года Воронеж был очищен от оставшихся в городе жителей. Под угрозой расстрела выгнали всех. И тех, кто неожиданного оказался во власти захватчиков, и тех, кто ждал прихода немцев. Последние вмиг потеряли все награбленное: гитлеровцы разрешили взять с собой в дорогу только легкие ручные клади. Что случилось с воронежцами и городом дальше - уже другая история.
«Жесткая судьба досталась в военное лихолетье многим нашим городам… - написал Юрий Гончаров. - Воронежцам, попавшим под власть оккупантов, выпала своя трагедия. Все до единого они были лишены крова, ограблены, рассеяны по оккупированным областям вплоть до старой границы. Тысячи - увезены в Германию на рабский труд, тысячи - обращены в таких же рабов, за одну лишь пустую похлебку и жалкий ломоть хлеба, на оккупированной земле в немецких хозяйствах, снабжавших их армию продовольствием. Не знаю, считал ли кто-нибудь, сколько из тысяч, из 250 тысяч, умерло от голода, болезней, было расстреляно за повинности и для устрашения остальных, по планам сокращения русского населения, сколько все-таки выжило и вернулось на пепелища своих домов… Едва ли половина».
Автор статьи: Дмитрий ДЬЯКОВ
Печатную версию материала читайте в газете "Воронежский Курьер".
